четверг, 02 июля 2015
I would meet you. Would you meet me?
Ты теряешь связь с реальностью.
И вроде бы - все, в целом, не плохо и жизнь твоя не хуже других.
Ложь.
Только ты сам, теперь точно, только ты сам знаешь насколько невыносима твоя жизнь.
Что на тебя нашло, где было твое всевиденье когда это произошло? Как прилежный христианин, ты, спотыкаясь, сбегаешь с холма обратно к дороге, дальше от дома. Как прилежный христианин ты вопрошаешь "как же это произошло? Как же я не заметил? Как же я допустил? Как же так?", и, как прилежного христианина тебя съедает совесть.
Но что самое страшное - недолго. Стоит тебе отойти подальше от этого дома, сесть на электричку и уехать прочь - паника спадает. Приходит холодный расчет, анализ ситуации, своего поступка. Поиск ошибок, чтобы, видимо в следующий раз, такого не призошло. Совесть утихает, а христианином ты был только в мечтах матушки. Самое страшное - ты сидишь и думаешь, когда сможешь вернутся туда и изучить место происшествия, сделать записи. Самое страшное - тебе и дела нет до семьи которая вчера погибла. Ты позволил им умереть. И ты знал что так будет, чего уж тут скрывать. Потом ты ни за что это не признаешь, но ты сделал это специально. Жизнь, смерть, а велика ли разница?
И ты хочешь еще. Эта власть, оказавшееся в твоих руках, она одурманивает. Манит тебя. Ты хочешь играть со смертью. Управлять. Пользоваться ею. Стать ей лучшим другом. Тебе интересно как далеко ты можешь зайти.
А потом твои рассуждения пускаются дальше, ты оправдываешь все больше и больше своих поступков, ты хочешь все больше и больше. Все мрачнее и мрачнее становятся твои мысли.
Ты не можешь выносить собственного вида в зеркале. Остатки морали и нравственности которые в тебе есть мучают и терзают тебя. Ты омерзителен сам себе, ведь как никто другой знаешь на что способен и что уже сделал. Ты никогда не сможешь простить себя, равно как и не веришь, что сможешь избавиться от тьмы в своей душе. Тебе страшно, страшно до дрожи, до кошмарных снов и бессоных ночей, страшно так, что порой ты себе и нож не доверяшь взять пока рядом кто-то есть. Ведь нет ничего соблазнительнее, чем рассматривать у себя в голове вариант будующего с окровавленными руками.Тебе страшно, ведь ты знаешь сколько людей начинали с мысли "а как далеко я могу зайти" и где они кончили в итоге. Тебе страшно от того кем ты можешь стать. Но в тебе есть еще что-то хорошое, что-то что еще может бороться.
А порой и это хорошое притупляется. И ты просто сидишь, лениво размышляя сколько успеешь сделать прежде чем тебя поймают. Потом идея поими задевает твою гордость и ты продумываешь все так, чтобы стать неуловимым. Ты решаешь - закончить нужно самоубийством. Ведь в смерти нет ничего такого. В смерти вообще ничего нет. Это точно не будет проблемой - наложить на себя руки, всего-то надо определиться со способом...
И тебя снова переключает, и ты сидишь в вашей с братом старой комнате в обнимку с полупустой бутылкой водки, рыдая уже полчаса. Ты успел пожалеть себя, поненавидеть, испытать настолько сильное отвращение к себе, что на твоих руках краснеют порезы. Это уже стало своего рода традицией, но что поделать, если этот социопат с синдромом бога тебе попросту противен?
Ты принял решение, что завтра надо будет наконец позвонить Ему и рассказать все. Из всех вариантов, которые ты расскидывал снова и снова - этот может и не самый выгодный, но самый болезненный. Ты рискнешь всем, набрав его номер, но или ты живешь в строгости и раскаянии или становишься тем, кого так боишься.
И вроде бы - все, в целом, не плохо и жизнь твоя не хуже других.
Ложь.
Только ты сам, теперь точно, только ты сам знаешь насколько невыносима твоя жизнь.
Что на тебя нашло, где было твое всевиденье когда это произошло? Как прилежный христианин, ты, спотыкаясь, сбегаешь с холма обратно к дороге, дальше от дома. Как прилежный христианин ты вопрошаешь "как же это произошло? Как же я не заметил? Как же я допустил? Как же так?", и, как прилежного христианина тебя съедает совесть.
Но что самое страшное - недолго. Стоит тебе отойти подальше от этого дома, сесть на электричку и уехать прочь - паника спадает. Приходит холодный расчет, анализ ситуации, своего поступка. Поиск ошибок, чтобы, видимо в следующий раз, такого не призошло. Совесть утихает, а христианином ты был только в мечтах матушки. Самое страшное - ты сидишь и думаешь, когда сможешь вернутся туда и изучить место происшествия, сделать записи. Самое страшное - тебе и дела нет до семьи которая вчера погибла. Ты позволил им умереть. И ты знал что так будет, чего уж тут скрывать. Потом ты ни за что это не признаешь, но ты сделал это специально. Жизнь, смерть, а велика ли разница?
И ты хочешь еще. Эта власть, оказавшееся в твоих руках, она одурманивает. Манит тебя. Ты хочешь играть со смертью. Управлять. Пользоваться ею. Стать ей лучшим другом. Тебе интересно как далеко ты можешь зайти.
А потом твои рассуждения пускаются дальше, ты оправдываешь все больше и больше своих поступков, ты хочешь все больше и больше. Все мрачнее и мрачнее становятся твои мысли.
Ты не можешь выносить собственного вида в зеркале. Остатки морали и нравственности которые в тебе есть мучают и терзают тебя. Ты омерзителен сам себе, ведь как никто другой знаешь на что способен и что уже сделал. Ты никогда не сможешь простить себя, равно как и не веришь, что сможешь избавиться от тьмы в своей душе. Тебе страшно, страшно до дрожи, до кошмарных снов и бессоных ночей, страшно так, что порой ты себе и нож не доверяшь взять пока рядом кто-то есть. Ведь нет ничего соблазнительнее, чем рассматривать у себя в голове вариант будующего с окровавленными руками.Тебе страшно, ведь ты знаешь сколько людей начинали с мысли "а как далеко я могу зайти" и где они кончили в итоге. Тебе страшно от того кем ты можешь стать. Но в тебе есть еще что-то хорошое, что-то что еще может бороться.
А порой и это хорошое притупляется. И ты просто сидишь, лениво размышляя сколько успеешь сделать прежде чем тебя поймают. Потом идея поими задевает твою гордость и ты продумываешь все так, чтобы стать неуловимым. Ты решаешь - закончить нужно самоубийством. Ведь в смерти нет ничего такого. В смерти вообще ничего нет. Это точно не будет проблемой - наложить на себя руки, всего-то надо определиться со способом...
И тебя снова переключает, и ты сидишь в вашей с братом старой комнате в обнимку с полупустой бутылкой водки, рыдая уже полчаса. Ты успел пожалеть себя, поненавидеть, испытать настолько сильное отвращение к себе, что на твоих руках краснеют порезы. Это уже стало своего рода традицией, но что поделать, если этот социопат с синдромом бога тебе попросту противен?
Ты принял решение, что завтра надо будет наконец позвонить Ему и рассказать все. Из всех вариантов, которые ты расскидывал снова и снова - этот может и не самый выгодный, но самый болезненный. Ты рискнешь всем, набрав его номер, но или ты живешь в строгости и раскаянии или становишься тем, кого так боишься.
I would meet you. Would you meet me?
Тебя пожирает зависть.
Ты завидуешь опыту, которого у тебя никогда не будет. Ты завидуешь событиям, которые никогда не случатся в твоей жизни. Ты завидуешь вещам, которыми никогда не сможешь поделиться.
Ты встретил этот мир один и в одиночку ты не смог с ним совладать. Пока ты тратил свое время, переставляя игрушку с полки на полку, другие дети жили полной жизнью. Другие дети играли друг с другом, другие дети делились игрушками, придумывали им имена и истории. Ты считал, что в принципе не плохо устроился и сам, один. Но так отчаянно тебе хотелось присоеденится к игре. Так отчаянно ты нуждался в товарище. Идеи уходили и приходили, не задерживались на долго. Игрушки сменяли друг друга и ты уже не помнишь лиц и имен каждого. Но ты помнишь как перед сном представлял их вокруг себя, как они защищали тебя от внешнего мира. Как бесконечно одинок ты был.
Ты слушал ее истории, и, право, это были лучшие 30 минут в твоей жизни.
А потом дети выросли и ушли. Остались только вы вдвоем. Казалось бы - вот оно, счастье, вы можете так многое друг другу поведать, так многое придумать.
Но она тоже выросла. Может и не так как другие.
Но прошлого не изменить, не вычеркнуть из жизни пройденные пути. Когда ты готов с головой бросаться в самые безумные омуты, когда ты, как ребенок жаждешь сказки и невероятных историй. Она... Чтож, у нее все это уже было. Она все это уже прошла. Человек, прошедший самые невероятные пути хочет чего то совсем другого. Более... Обстоятельного?
Нельзя вычеркнуть уже пройденный опыт. Все мы взрослеем. Все мы меняемся. Только ты застрял, только ты ведешь себя как ребенок, у которого никогда не было друзей.
Тебе плохо и больно. Ты решаешь помучить себя - и перечитываешь все что было, не с тобой. На одиннадцать страниц лишь один абзац твой. И тебя пожирает зависть, ведь для тебя, ведь с тобой так не будет никогда. Время не пойдет вспядь и никто не будет тебя ждать. Де факто, никто не будет ради тебя ничего делать.
Ты ощущаешь себя как ребенок, который вынужден взрослеть раньше, чтобы не потерять друзей. Знаешь, уже не важно готов ли ты к этому или нет. Это уже произошло. Останется только боль, зависть и сожаление о всех тех вещах которые произошли не с тобой, которые не произойдут с тобой уже никогда.
Все эти миры придумали не вы. Персонажи - чьи-то старые партнеры. Сюжеты повторяют сюжеты которые повторяли сюжеты. Слова повторяют слова которые были пересказаны давным-давно. С тобой снисходительно делятся былыми вещами. Ты - младший в семье. А ведь кто-то должен доносить вещи?
Ты завидуешь опыту, которого у тебя никогда не будет. Ты завидуешь событиям, которые никогда не случатся в твоей жизни. Ты завидуешь вещам, которыми никогда не сможешь поделиться.
Ты встретил этот мир один и в одиночку ты не смог с ним совладать. Пока ты тратил свое время, переставляя игрушку с полки на полку, другие дети жили полной жизнью. Другие дети играли друг с другом, другие дети делились игрушками, придумывали им имена и истории. Ты считал, что в принципе не плохо устроился и сам, один. Но так отчаянно тебе хотелось присоеденится к игре. Так отчаянно ты нуждался в товарище. Идеи уходили и приходили, не задерживались на долго. Игрушки сменяли друг друга и ты уже не помнишь лиц и имен каждого. Но ты помнишь как перед сном представлял их вокруг себя, как они защищали тебя от внешнего мира. Как бесконечно одинок ты был.
Ты слушал ее истории, и, право, это были лучшие 30 минут в твоей жизни.
А потом дети выросли и ушли. Остались только вы вдвоем. Казалось бы - вот оно, счастье, вы можете так многое друг другу поведать, так многое придумать.
Но она тоже выросла. Может и не так как другие.
Но прошлого не изменить, не вычеркнуть из жизни пройденные пути. Когда ты готов с головой бросаться в самые безумные омуты, когда ты, как ребенок жаждешь сказки и невероятных историй. Она... Чтож, у нее все это уже было. Она все это уже прошла. Человек, прошедший самые невероятные пути хочет чего то совсем другого. Более... Обстоятельного?
Нельзя вычеркнуть уже пройденный опыт. Все мы взрослеем. Все мы меняемся. Только ты застрял, только ты ведешь себя как ребенок, у которого никогда не было друзей.
Тебе плохо и больно. Ты решаешь помучить себя - и перечитываешь все что было, не с тобой. На одиннадцать страниц лишь один абзац твой. И тебя пожирает зависть, ведь для тебя, ведь с тобой так не будет никогда. Время не пойдет вспядь и никто не будет тебя ждать. Де факто, никто не будет ради тебя ничего делать.
Ты ощущаешь себя как ребенок, который вынужден взрослеть раньше, чтобы не потерять друзей. Знаешь, уже не важно готов ли ты к этому или нет. Это уже произошло. Останется только боль, зависть и сожаление о всех тех вещах которые произошли не с тобой, которые не произойдут с тобой уже никогда.
Все эти миры придумали не вы. Персонажи - чьи-то старые партнеры. Сюжеты повторяют сюжеты которые повторяли сюжеты. Слова повторяют слова которые были пересказаны давным-давно. С тобой снисходительно делятся былыми вещами. Ты - младший в семье. А ведь кто-то должен доносить вещи?
понедельник, 01 июня 2015
I would meet you. Would you meet me?
Джон. Джон! Джон, проснись! Просыпайся, ну, давай же!
ОЧНИСЬ
Ты не можешь пошевелиться. Тебя нет. Нет в твоем теле. Нет в этом здании, городе. Ты не можешь пошевелиться, тебя сковал ужас, страх, захватило ощущение отчужденности, отсутствия всякого контроля над собой.
Ты лежишь в своей маленькой, темной комнате. Твои глаза, полные ужаса, широко распахнуты. Ты боишься не то что оглянуться, всдохнуть лишний раз.
Джон, ты чувствуешь его дыхание на своей шее? Ты чувствуешь как его рука обнимает тебя, поглаживает твой бок? Как он закидывает ногу на тебя? Ты чувствуешь тяжесть его тела Джон?
Скажи мне Джон, ты видишь ее? Ты видишь ее тонкие черты лица, тонкую сухую белую кожу некрасиво обтягивающую череп? Ты видишь как ее глаза наблюдают за тобой когда она лежит напротив тебя? Джон, скажи мне, тебя пугает ее улыбка?
Джон...
Ты слышишь их?
Ты слышишь как они ходят по коридору мимо твоей двери? Слышишь их тяжелые шаги, звон толстых цепей, будто они в кандалах? Ты слышишь этот монотонный топот нескольких пар сапог нарезающих круги вокруг твоей комнаты? Слышишь их голоса? Слышишь их песню, ту которую никто не хотел бы услышать в своей жизни. Джон, а слышишь ли ты хоть что нибудь еще? Шум кондиционера? Машин проезжающих за окном? Гудение компьютера соседа? Джон, ответь, это важно, ты слышишь хоть что нибудь еще?
Тишина.
Джон, тебе нужно проснуться. Нужно проснуться прямо сейчас. Одно движение. Обернись, Джон, не бойся, там никого нет. Никого нет за твоей спиной. Никого нет перед тобой. Никого нет за дверью. Никого нет, Джон. Обернись.
ОЧНИСЬ
Ты не можешь пошевелиться. Тебя нет. Нет в твоем теле. Нет в этом здании, городе. Ты не можешь пошевелиться, тебя сковал ужас, страх, захватило ощущение отчужденности, отсутствия всякого контроля над собой.
Ты лежишь в своей маленькой, темной комнате. Твои глаза, полные ужаса, широко распахнуты. Ты боишься не то что оглянуться, всдохнуть лишний раз.
Джон, ты чувствуешь его дыхание на своей шее? Ты чувствуешь как его рука обнимает тебя, поглаживает твой бок? Как он закидывает ногу на тебя? Ты чувствуешь тяжесть его тела Джон?
Скажи мне Джон, ты видишь ее? Ты видишь ее тонкие черты лица, тонкую сухую белую кожу некрасиво обтягивающую череп? Ты видишь как ее глаза наблюдают за тобой когда она лежит напротив тебя? Джон, скажи мне, тебя пугает ее улыбка?
Джон...
Ты слышишь их?
Ты слышишь как они ходят по коридору мимо твоей двери? Слышишь их тяжелые шаги, звон толстых цепей, будто они в кандалах? Ты слышишь этот монотонный топот нескольких пар сапог нарезающих круги вокруг твоей комнаты? Слышишь их голоса? Слышишь их песню, ту которую никто не хотел бы услышать в своей жизни. Джон, а слышишь ли ты хоть что нибудь еще? Шум кондиционера? Машин проезжающих за окном? Гудение компьютера соседа? Джон, ответь, это важно, ты слышишь хоть что нибудь еще?
Тишина.
Джон, тебе нужно проснуться. Нужно проснуться прямо сейчас. Одно движение. Обернись, Джон, не бойся, там никого нет. Никого нет за твоей спиной. Никого нет перед тобой. Никого нет за дверью. Никого нет, Джон. Обернись.
среда, 15 апреля 2015
I would meet you. Would you meet me?
четверг, 16 октября 2014
I would meet you. Would you meet me?
Я вижу как он расхаживает по комнате, слегка покачивая бедрами, оголен по пояс, в руке стакан с джином, в другой сигарета. Прикусывает губу, затяжка, выдох дыма через приоткрытый рот. Взгляд сосредоточен на одной вещи в комнате которая не дает ему покоя. Он тушит сигарету в переполненной пепельнице, отходит от этой вещи на другой конец комнаты, поворачивается к ней, встает довольно женственно, переместив вес тела на одну ногу и выпятив бедро. Свободной рукой гладит себя по животу, вверх, к груди, глаза закрыты, скрещивает руки, подперев голову, кусает указательный палец. Смотрит. Расширенные зрачки изучают изгибы, линии, краски. Делает глоток - обжигающий можжевеловый вкус струится вниз по горлу.
Его мышцы двигаются быстро, но не точно. Вместо картины, рокс разбивается о стену за ней. Звук бьющегося стекла будто приводит его в действие, пробуждает. Он подлетает к мольберту, лишь на мгновение останавливается посмотреть, - тяжелые серые облака, хвойный лес, океан - он с яростью в глазах хватает мастихин, протыкает полотно, разрезает по диагонали. Опрокидывает мольберт с картиной, столик с красками и водой.
Он сидит на полу, тонкие руки обхватили колени, смотрит перед собой невидящем взглядом. Перед ним изрезанное полотно картины, над которой он работал месяц, но так и не завершил; помятые, порванные листы эскизов, этюдов; разорванные в мелкие клочья фотографии. Я вижу как он двигается. Подбородок прижимается сильнее к коленям, шея напряжена. Тонкие пальцы, испачканные в масляных красках, сжимают ткань брюк. Мышцы плеч и спины двигаются под бледной кожей: руки обнимают колени крепче. Он слегка раскачивается вперед назад.
Он расслабляется, выдыхает. Смахивает одинокую слезу в уголке левого глаза. Встает лишь только за тем, чтобы взять сигареты, зажигалку и пепельницу, попутно рассыпав половину ее содержимого.
Он ложится на холодный паркет темного-красного дерева в центре комнаты, ставит холодную мраморную пепельницу себе на живот, закуривает. Взгляд уперся в высокий потолок, но он наблюдает ощущениями как пепельница на его животе движется в такт его глубоким затяжкам и медленным выдохам. Он забывает стряхивать пепел, и тот осыпается то на паркет, то ему на грудь. Он слышит уже сейчас, как завтра ему будут говорить: "Что здесь произошло?", "Мне нравилась эта картина, почему ты это сделал?" Он усмехается этим мыслям, так как он умеет, шрам на его щеке стал виден четче. Он знает, что не будет иметь на утро ни малейшего представления что здесь сейчас произошло.
Его мышцы двигаются быстро, но не точно. Вместо картины, рокс разбивается о стену за ней. Звук бьющегося стекла будто приводит его в действие, пробуждает. Он подлетает к мольберту, лишь на мгновение останавливается посмотреть, - тяжелые серые облака, хвойный лес, океан - он с яростью в глазах хватает мастихин, протыкает полотно, разрезает по диагонали. Опрокидывает мольберт с картиной, столик с красками и водой.
Он сидит на полу, тонкие руки обхватили колени, смотрит перед собой невидящем взглядом. Перед ним изрезанное полотно картины, над которой он работал месяц, но так и не завершил; помятые, порванные листы эскизов, этюдов; разорванные в мелкие клочья фотографии. Я вижу как он двигается. Подбородок прижимается сильнее к коленям, шея напряжена. Тонкие пальцы, испачканные в масляных красках, сжимают ткань брюк. Мышцы плеч и спины двигаются под бледной кожей: руки обнимают колени крепче. Он слегка раскачивается вперед назад.
Он расслабляется, выдыхает. Смахивает одинокую слезу в уголке левого глаза. Встает лишь только за тем, чтобы взять сигареты, зажигалку и пепельницу, попутно рассыпав половину ее содержимого.
Он ложится на холодный паркет темного-красного дерева в центре комнаты, ставит холодную мраморную пепельницу себе на живот, закуривает. Взгляд уперся в высокий потолок, но он наблюдает ощущениями как пепельница на его животе движется в такт его глубоким затяжкам и медленным выдохам. Он забывает стряхивать пепел, и тот осыпается то на паркет, то ему на грудь. Он слышит уже сейчас, как завтра ему будут говорить: "Что здесь произошло?", "Мне нравилась эта картина, почему ты это сделал?" Он усмехается этим мыслям, так как он умеет, шрам на его щеке стал виден четче. Он знает, что не будет иметь на утро ни малейшего представления что здесь сейчас произошло.
понедельник, 28 июля 2014
I would meet you. Would you meet me?
Дверь. Больше идти некуда.
Неожиданно, темп, нараставший все сильнее и сильнее, с каждым поворотом, остановился. Остановилось все. Он открыл первую и последнюю дверь.
Он стоит посреди светлой гостиной, кажется, середина дня. Работает телевизор, на диване напротив восседает женщина в шелковом халате, умудряющаяся в свои сорок хорошо выглядеть. Он стоит прямо перед ней: она смотрит сквозь него. Она его не видит. Он зовет ее, машет рукой перед ее лицом. Ничего. Он садиться рядом с ней, подпирает голову рукой. По телевизору какое-то дневное реалити-шоу. Он вспоминает, что терпеть их не мог.
Час спустя хлопает входная дверь, в гостиную входит невысокий мужчина все тех же сорока лет, белая сорочка красный галстук, с залысиной. Здравствуй-дорогая, здравствуй-дорогой, ему кажется это все настолько картинным, будто это не правда, это кино. Может быть это действительно неправда?
Он ходит по квартире, изучает ее. Он уже пытался выйти - ничего не получилось. Очень светлая квартира, так много света, он чувствует что когда-то это его могло раздражать. И много зеркал, очень много зеркал, он в них не отражается. Если он стоит перед ними слишком долго, что-то в зеркале начинает медленно шевелиться, а его голова болеть, хотя болит она все время, но в этих случаях особенно сильно. Поэтому он не стоит около них долго, ведь особой то и нужды в этом больше нет?
За ужином он сидит вместе с жильцами квартиры. Не за столом, облокотившись на край. В их разговорах нет ничего полезного или интересного, все настолько обыденно насколько это вообще возможно. Помимо мужчины и женщины в этой квартире жила девушка семнадцати лет, видимо их дочь. Она выглядит бодрой и улыбается, но он, кажется, может чувствовать ее истинное настроение. Она напугана, она вымотана, она устала. Какая-та навязчивая мысль преследует ее.
Он идет по узкому коридору. Развилка, один из путей преграждает человек. Человек которого он знает, но не помнит. И он выбирает другую дорогу. Снова и снова, с каждым поворотом все быстрее и быстрее. Он уже бежит, он чувствует, что не может бежать быстрее, так же как и не может остановиться. Он не знает сколько это продолжалось, не знает сколько провел в этом лабиринте, сколько развилок и поворотов было на его пути, сколько людей. Он бежит все быстрее... Неожиданно он оказывается перед дверью. Больше идти некуда. Он оборачивается. За его спиной, то ли близко, то ли далеко стоит человек, человек которого он знал лучше всех. Этот человек молчит, протягивает руку к нему, но останавливается на середине, будто одергивает себя. Вместо этого он просто показывает на дверь позади. Иди.
Больше идти некуда.
Laura_Muller at [21:54 05.08.2013] Я больше не вижу второй тени. Весь день прошел очень спокойно, кажется все успокоилось. Разве что вечером в зеркале что-то мелькнуло, но, в конце концов, мне же могло просто показаться. Все закончилось.
Laura_Muller at [22:21 05.08.2013] Джоел?
Неожиданно, темп, нараставший все сильнее и сильнее, с каждым поворотом, остановился. Остановилось все. Он открыл первую и последнюю дверь.
Он стоит посреди светлой гостиной, кажется, середина дня. Работает телевизор, на диване напротив восседает женщина в шелковом халате, умудряющаяся в свои сорок хорошо выглядеть. Он стоит прямо перед ней: она смотрит сквозь него. Она его не видит. Он зовет ее, машет рукой перед ее лицом. Ничего. Он садиться рядом с ней, подпирает голову рукой. По телевизору какое-то дневное реалити-шоу. Он вспоминает, что терпеть их не мог.
Час спустя хлопает входная дверь, в гостиную входит невысокий мужчина все тех же сорока лет, белая сорочка красный галстук, с залысиной. Здравствуй-дорогая, здравствуй-дорогой, ему кажется это все настолько картинным, будто это не правда, это кино. Может быть это действительно неправда?
Он ходит по квартире, изучает ее. Он уже пытался выйти - ничего не получилось. Очень светлая квартира, так много света, он чувствует что когда-то это его могло раздражать. И много зеркал, очень много зеркал, он в них не отражается. Если он стоит перед ними слишком долго, что-то в зеркале начинает медленно шевелиться, а его голова болеть, хотя болит она все время, но в этих случаях особенно сильно. Поэтому он не стоит около них долго, ведь особой то и нужды в этом больше нет?
За ужином он сидит вместе с жильцами квартиры. Не за столом, облокотившись на край. В их разговорах нет ничего полезного или интересного, все настолько обыденно насколько это вообще возможно. Помимо мужчины и женщины в этой квартире жила девушка семнадцати лет, видимо их дочь. Она выглядит бодрой и улыбается, но он, кажется, может чувствовать ее истинное настроение. Она напугана, она вымотана, она устала. Какая-та навязчивая мысль преследует ее.
Он идет по узкому коридору. Развилка, один из путей преграждает человек. Человек которого он знает, но не помнит. И он выбирает другую дорогу. Снова и снова, с каждым поворотом все быстрее и быстрее. Он уже бежит, он чувствует, что не может бежать быстрее, так же как и не может остановиться. Он не знает сколько это продолжалось, не знает сколько провел в этом лабиринте, сколько развилок и поворотов было на его пути, сколько людей. Он бежит все быстрее... Неожиданно он оказывается перед дверью. Больше идти некуда. Он оборачивается. За его спиной, то ли близко, то ли далеко стоит человек, человек которого он знал лучше всех. Этот человек молчит, протягивает руку к нему, но останавливается на середине, будто одергивает себя. Вместо этого он просто показывает на дверь позади. Иди.
Больше идти некуда.
Laura_Muller at [21:54 05.08.2013] Я больше не вижу второй тени. Весь день прошел очень спокойно, кажется все успокоилось. Разве что вечером в зеркале что-то мелькнуло, но, в конце концов, мне же могло просто показаться. Все закончилось.
Laura_Muller at [22:21 05.08.2013] Джоел?
вторник, 08 июля 2014
I would meet you. Would you meet me?
Он представлял себе это иначе.
Он ждал криков и споров. Ждал слез. Ждал уговоров, строгих голосов, запретов. Месяцами он лежал в своей комнате, смотрел на старый деревянный потолок и представлял себе эту сцену. Красное от крика лицо отца, стуки кулаком по столу, слезы матери, в прочем, с таким же красным лицом и с теми же криками. Дядя Луи, который подтянет штаны, мерзко так причмокнет, начнет "Ладно, сынок, ты ничего не обдумал, давай пройдемся поговорим". Ох и любит он гулять да разговаривать. Он представлял себя, точно такого же крупного, неуклюжего с виду, как и любой в его семье, с красным лицом и громкими словами выходящими из его рта. Он представлял типичную подростковую драму с хлопаньем дверью в комнату и яростным собиранием вещей в сумку, с попытками пройти мимо преграждающего путь отца. Все было совершенно по-другому.
Однажды, вернувшись со школы домой, чуть ли не в последнюю неделю последнего года обучения, он зашел к себе в комнату на втором этаже, закрыл за собой дверь. Он окинул взглядом комнату, старые деревянные доски выкрашенные в белый, вся комната выкрашена в белый, на стенах нет плакатов, старая кровать с продавленным матрасом застелена синим одеялом. Идеальный порядок, минимум вещей, ну для комнаты 18-летнего мальчишки. Он подходит к комоду, открывает ящик за ящиком, доставая оттуда свои вещи в скромном надо сказать количестве. После стучит легонько по доске в полу, приподнимает ее, достает пластиковый пакет, не смотря внутрь кладет его на стопку приготовленной одежды. Из-под кровати он вытаскивает большую сумку куда и складываются все эти вещи. Он выходит из своей комнаты в ванную, забрать зубную щетку, пасту, станок. Он не пытается скрыться, ходить тихо, аккуратно закрывать двери, ведет себя как в любой другой день. Положив принадлежности поверх всех вещей, он закрывает сумку, спускается вниз. Не заглянул на кухню, не заглянул в гостиную, он просто обулся, натянул толстовку и вышел из дома.
Когда он спускался по холму, он оглянулся на место, которое раньше, без особой радости, называл домом. Он был достаточно далеко чтобы белый, потрепанный, двухэтажный домик умещался у него на ладони. И тогда он увидел своего отца, стоящего на крыльце, чешущего живот. Отец не кричал, не махал руками, просто смотрел ему вслед. И он не стал махать рукой, кричать, он просто развернулся и продолжил уходить прочь от дома.
Он ждал криков и споров. Ждал слез. Ждал уговоров, строгих голосов, запретов. Месяцами он лежал в своей комнате, смотрел на старый деревянный потолок и представлял себе эту сцену. Красное от крика лицо отца, стуки кулаком по столу, слезы матери, в прочем, с таким же красным лицом и с теми же криками. Дядя Луи, который подтянет штаны, мерзко так причмокнет, начнет "Ладно, сынок, ты ничего не обдумал, давай пройдемся поговорим". Ох и любит он гулять да разговаривать. Он представлял себя, точно такого же крупного, неуклюжего с виду, как и любой в его семье, с красным лицом и громкими словами выходящими из его рта. Он представлял типичную подростковую драму с хлопаньем дверью в комнату и яростным собиранием вещей в сумку, с попытками пройти мимо преграждающего путь отца. Все было совершенно по-другому.
Однажды, вернувшись со школы домой, чуть ли не в последнюю неделю последнего года обучения, он зашел к себе в комнату на втором этаже, закрыл за собой дверь. Он окинул взглядом комнату, старые деревянные доски выкрашенные в белый, вся комната выкрашена в белый, на стенах нет плакатов, старая кровать с продавленным матрасом застелена синим одеялом. Идеальный порядок, минимум вещей, ну для комнаты 18-летнего мальчишки. Он подходит к комоду, открывает ящик за ящиком, доставая оттуда свои вещи в скромном надо сказать количестве. После стучит легонько по доске в полу, приподнимает ее, достает пластиковый пакет, не смотря внутрь кладет его на стопку приготовленной одежды. Из-под кровати он вытаскивает большую сумку куда и складываются все эти вещи. Он выходит из своей комнаты в ванную, забрать зубную щетку, пасту, станок. Он не пытается скрыться, ходить тихо, аккуратно закрывать двери, ведет себя как в любой другой день. Положив принадлежности поверх всех вещей, он закрывает сумку, спускается вниз. Не заглянул на кухню, не заглянул в гостиную, он просто обулся, натянул толстовку и вышел из дома.
Когда он спускался по холму, он оглянулся на место, которое раньше, без особой радости, называл домом. Он был достаточно далеко чтобы белый, потрепанный, двухэтажный домик умещался у него на ладони. И тогда он увидел своего отца, стоящего на крыльце, чешущего живот. Отец не кричал, не махал руками, просто смотрел ему вслед. И он не стал махать рукой, кричать, он просто развернулся и продолжил уходить прочь от дома.
пятница, 04 июля 2014
I would meet you. Would you meet me?
Отец рыдает у матери на плече. Громко с надрывом, всю блузку промочил, рожа красная, рубашка мокрая, руки тряслись, пролил на себя воду. Только и может повторять, что "Мама, мама". Ну а мать стоит с каменным лицом, шикает только на него, мол потише, старый ты дурак. Она никогда ее не любила. Ты стоишь около самой самой шестифутовой ямы, смотришь на гроб, опускаемый вниз твоими дядями. Ты не плачешь, молча смотришь, слышишь где-то фоново рыдания отца, причитания тетушек со стороны. Дяди заканчивают опускание гроба, отряхивают руки, вытирают об старые брюки, снимают свои ковбойские шляпы, поминая усопшую перед уходом. Дядя Луи легонько хлопает тебя по спине, берет за плечо, уводит от свежей могилы. Тебе 15 лет и твоя бабушка только что умерла.
Тебе 15 лет и твоя бабушка только что умерла. И ты кидаешь в стену светильник со стола, крик полный боли вырывается у тебя из груди, ты падаешь на кровать, пряча лицо в подушку. Ты никогда не плакал, по крайней мере так сильно, никогда так не рыдал. Когда спустя полтора часа, после того как звуки из твоей комнаты стихли, твоя мать заходит к тебе и видит своего сына свернувшегося на кровати в нелепой позе обнимающего подушку, все еще в своем единственном и старом выходном костюме. А ты засыпал и думал, что остался совершенно один в этом сумасшедшем доме.
Ты идешь по школьному коридору, твой первый день в старшей школе. Никто не пытается тебя подколоть, в прочем, как всегда, видимо у тебя слишком хмурое лицо и слишком внушительная фигура. Но это не остановит их уже через неделю, когда по всей школе разнесется слух о твоем "невероятном тугодумии". Что конечно же не так, ты далеко не идиот. Просто так действительно получается, ты очень основательно подходишь к процессу мышления, может, даже слишком основательно, ты легко мог бы быть моделью для Мыслителя Родена. К сожалению, для реального мира это слишком долго. Но ты все еще приносишь идеально выполненные домашние работы, тебя подозревают в списывании. Через пару месяцев тренер по футболу приглашает тебя в команду, говорит это поможет исправить твои оценки. Еще месяц ты очень даже неплохо проводишь, у тебя сразу появляются друзья, какие-то девушки пытаются познакомиться, и ты сразу всем нужен, и учителя тебя ценят, не сидишь один за столом за ланчем. Ходишь в этой стильной куртке футболиста, потому что так принято. А через месяц твой основательный мыслительный процесс наконец заканчивается, ты видишь насколько лживы и неприятны окружающие тебя люди и ты устраиваешь драку в душевой команды. Больше в команду тебя не звали, тем более что ты сам сдал форму и прилагающиеся к ней привилегии.
Ты в выпускном классе, один из футболистов устроил вечеринку для всех в своем богатеньком доме, и ты идешь на нее. Но по большей части ты просто стоишь, смотришь на людей, излучаешь спокойствие и уверенность в этом сборище безумных школьников. Ты ходишь на такие собрания чтобы не быть дома, среди людей которых ты никогда не любил, дома где невероятно скучно. Задумчиво ты ходишь по этому огромному дому, рассматриваешь фотографии на стенах. Заходишь в спальню хозяина вечеринки, осматриваешь разнообразную технику и барахло, изучаешь. Мотаешь себе отрицательно головой, что-то тебя не устроило и ты уходишь. Следующая комната - родительская спальня. Тебе труда не составляет найти шкатулку с драгоценностями, видимо сынок не догадался ее спрятать понадежнее, хотя ему явно говорили об этом. Ты не осматриваешь добычу, просто берешь себе пару серег и колец, цепочек, кладешь в карман и уходишь, все так же невозмутимо попивая из красного пластикового стакана. Ты хотел взять что-то из техники у мелкого заносчивого говнюка, но передумал, ты решил, что ее не так удобно нести, пусть даже мелкую, что она может отслеживаться и так далее. Ты даже глазом не повел, а ведь это была твоя первая кража. Потом, в будущем, ты не будешь ограничиваться парой колец, ты будешь обносить квартиры подчистую, сейчас же ты сделал это потому, что мог и потому, что тебе были нужны деньги, ты уже знаешь кому продать это. Твои дядья многому тебя научили, в том числе случайно или специально познакомили с парой полезных людей. Тогда ты еще не сформулировал для себя той особенной цели, не то что сейчас...А твоя мать продолжает верещать, что Джейсон вырастет хорошим мальчиком.
Тебе 15 лет и твоя бабушка только что умерла. И ты кидаешь в стену светильник со стола, крик полный боли вырывается у тебя из груди, ты падаешь на кровать, пряча лицо в подушку. Ты никогда не плакал, по крайней мере так сильно, никогда так не рыдал. Когда спустя полтора часа, после того как звуки из твоей комнаты стихли, твоя мать заходит к тебе и видит своего сына свернувшегося на кровати в нелепой позе обнимающего подушку, все еще в своем единственном и старом выходном костюме. А ты засыпал и думал, что остался совершенно один в этом сумасшедшем доме.
Ты идешь по школьному коридору, твой первый день в старшей школе. Никто не пытается тебя подколоть, в прочем, как всегда, видимо у тебя слишком хмурое лицо и слишком внушительная фигура. Но это не остановит их уже через неделю, когда по всей школе разнесется слух о твоем "невероятном тугодумии". Что конечно же не так, ты далеко не идиот. Просто так действительно получается, ты очень основательно подходишь к процессу мышления, может, даже слишком основательно, ты легко мог бы быть моделью для Мыслителя Родена. К сожалению, для реального мира это слишком долго. Но ты все еще приносишь идеально выполненные домашние работы, тебя подозревают в списывании. Через пару месяцев тренер по футболу приглашает тебя в команду, говорит это поможет исправить твои оценки. Еще месяц ты очень даже неплохо проводишь, у тебя сразу появляются друзья, какие-то девушки пытаются познакомиться, и ты сразу всем нужен, и учителя тебя ценят, не сидишь один за столом за ланчем. Ходишь в этой стильной куртке футболиста, потому что так принято. А через месяц твой основательный мыслительный процесс наконец заканчивается, ты видишь насколько лживы и неприятны окружающие тебя люди и ты устраиваешь драку в душевой команды. Больше в команду тебя не звали, тем более что ты сам сдал форму и прилагающиеся к ней привилегии.
Ты в выпускном классе, один из футболистов устроил вечеринку для всех в своем богатеньком доме, и ты идешь на нее. Но по большей части ты просто стоишь, смотришь на людей, излучаешь спокойствие и уверенность в этом сборище безумных школьников. Ты ходишь на такие собрания чтобы не быть дома, среди людей которых ты никогда не любил, дома где невероятно скучно. Задумчиво ты ходишь по этому огромному дому, рассматриваешь фотографии на стенах. Заходишь в спальню хозяина вечеринки, осматриваешь разнообразную технику и барахло, изучаешь. Мотаешь себе отрицательно головой, что-то тебя не устроило и ты уходишь. Следующая комната - родительская спальня. Тебе труда не составляет найти шкатулку с драгоценностями, видимо сынок не догадался ее спрятать понадежнее, хотя ему явно говорили об этом. Ты не осматриваешь добычу, просто берешь себе пару серег и колец, цепочек, кладешь в карман и уходишь, все так же невозмутимо попивая из красного пластикового стакана. Ты хотел взять что-то из техники у мелкого заносчивого говнюка, но передумал, ты решил, что ее не так удобно нести, пусть даже мелкую, что она может отслеживаться и так далее. Ты даже глазом не повел, а ведь это была твоя первая кража. Потом, в будущем, ты не будешь ограничиваться парой колец, ты будешь обносить квартиры подчистую, сейчас же ты сделал это потому, что мог и потому, что тебе были нужны деньги, ты уже знаешь кому продать это. Твои дядья многому тебя научили, в том числе случайно или специально познакомили с парой полезных людей. Тогда ты еще не сформулировал для себя той особенной цели, не то что сейчас...А твоя мать продолжает верещать, что Джейсон вырастет хорошим мальчиком.
вторник, 01 июля 2014
I would meet you. Would you meet me?
-Хватит пялиться в окно, парень! Ешь, пока не остыло! - Удар тяжелой отцовской руки по затылку. Вовремя удается остановить голову, дабы не попасть лицом в тарелку. Уже остывшая кукурузная каша. А за окном бескрайние поля, холмы, далеко далеко видно ферму Карлсбергов, на горизонте гроза.
Ранее утро после бушевавшей всю ночь грозы, дорогу размыло, одна грязь да вода. Это не останавливает, продолжаешь бежать вниз по холму, специально наступая на каждую лужу. Небо все еще затянуто тяжелыми тучами, восходящего солнца не видно, только пару ярко-красных и желтых лучей из-за пышных грозных туч. Когда добегаешь до главной дороги, где только через двадцать минут проедет школьный автобус, все твои кроссовки, джинсы, куртка, рюкзак, все в грязи, ты не подумал об этом? Следующие несколько минут ты проводишь счищая грязь, ругая себя за это. Ты слышишь голоса Мисс Ставровски и Матери, поразительно похожие, говорящие тебе какой несносный ты мальчишка, заляпал новую пару штанов.
Когда ты заходишь в автобус, все над тобой смеются, они всегда над тобой смеются, то ты слишком долго решаешь пример, то читаешь по слогам, то, наоборот, умудряешься быть постоянным примером для всего класса, а теперь и вот еще, весь в грязи. Ты показываешь всему автобусу кулак и делаешь гримасу, и они притихают, никто не хочет спорить с тобой, ведь ты немного больше и сильнее их, хоть тебя и не оставляли на второй год. Ты садишься рядом с девочкой с брекетами и падом модели, старой на столько, что даже ты это понимаешь, вы едете молча.
Да, ты читаешь по слогам, да, многие задачи не даются тебе так сразу, но ты всегда готов. Ты всегда ко всему готов, и потому тебя ставят в пример, вот, посмотрите, берите пример с вашего товарища. Во время ланча к ты стараешься сесть один, но тебя не всегда оставляют в покое, слабые просят защиты, сильные смеются над тобой, впрочем как и умные. После уроков, за школой, тебя окружают трое, надеясь отобрать что-нибудь ценное. Но самое ценное, что у тебя есть - новые, уже испачканные брюки и твое упрямство.
В автобусе ты едешь с подбитым глазом, затыкая нос платком, предложенным девочкой со старым падом.
Ты шагаешь вверх по холму, смотря себе под ноги, зло распинывая камни и куски грязи. Ты молча сидишь на кухне в одних шортах и майке, смотря на тарелку с кашей, пока твоя мать зачищает кроссовки и куртку, ругает тебя. Она останавливается, смотрит на тебя какое то время, потом то ли приказывает то ли разрешает есть, ты никогда не понимаешь, но всегда ждешь этого момента прежде чем начать есть. На всякий случай.
После обеда ты идешь в зал, садишься на табуретку около кресла бабушки, здороваясь с ней. Она спрашивает тебя, как прошел день, не отрываясь от просмотра телевизора. Ты рассказываешь все в подробностях, только ей, хоть и знаешь что она тебя не слушает. На середине рассказа ты замолкаешь, тебя не слушают плюс по телевизору показывают то, чего ты очень долго ждал. Очередной запуск ковчега, ты любишь смотреть их, потому что это всегда праздник, люди на экране всегда улыбаются. А еще ты думаешь, насколько все там по-другому, не так как дома. Казалось, будущее обошло это место стороной.
Ранее утро после бушевавшей всю ночь грозы, дорогу размыло, одна грязь да вода. Это не останавливает, продолжаешь бежать вниз по холму, специально наступая на каждую лужу. Небо все еще затянуто тяжелыми тучами, восходящего солнца не видно, только пару ярко-красных и желтых лучей из-за пышных грозных туч. Когда добегаешь до главной дороги, где только через двадцать минут проедет школьный автобус, все твои кроссовки, джинсы, куртка, рюкзак, все в грязи, ты не подумал об этом? Следующие несколько минут ты проводишь счищая грязь, ругая себя за это. Ты слышишь голоса Мисс Ставровски и Матери, поразительно похожие, говорящие тебе какой несносный ты мальчишка, заляпал новую пару штанов.
Когда ты заходишь в автобус, все над тобой смеются, они всегда над тобой смеются, то ты слишком долго решаешь пример, то читаешь по слогам, то, наоборот, умудряешься быть постоянным примером для всего класса, а теперь и вот еще, весь в грязи. Ты показываешь всему автобусу кулак и делаешь гримасу, и они притихают, никто не хочет спорить с тобой, ведь ты немного больше и сильнее их, хоть тебя и не оставляли на второй год. Ты садишься рядом с девочкой с брекетами и падом модели, старой на столько, что даже ты это понимаешь, вы едете молча.
Да, ты читаешь по слогам, да, многие задачи не даются тебе так сразу, но ты всегда готов. Ты всегда ко всему готов, и потому тебя ставят в пример, вот, посмотрите, берите пример с вашего товарища. Во время ланча к ты стараешься сесть один, но тебя не всегда оставляют в покое, слабые просят защиты, сильные смеются над тобой, впрочем как и умные. После уроков, за школой, тебя окружают трое, надеясь отобрать что-нибудь ценное. Но самое ценное, что у тебя есть - новые, уже испачканные брюки и твое упрямство.
В автобусе ты едешь с подбитым глазом, затыкая нос платком, предложенным девочкой со старым падом.
Ты шагаешь вверх по холму, смотря себе под ноги, зло распинывая камни и куски грязи. Ты молча сидишь на кухне в одних шортах и майке, смотря на тарелку с кашей, пока твоя мать зачищает кроссовки и куртку, ругает тебя. Она останавливается, смотрит на тебя какое то время, потом то ли приказывает то ли разрешает есть, ты никогда не понимаешь, но всегда ждешь этого момента прежде чем начать есть. На всякий случай.
После обеда ты идешь в зал, садишься на табуретку около кресла бабушки, здороваясь с ней. Она спрашивает тебя, как прошел день, не отрываясь от просмотра телевизора. Ты рассказываешь все в подробностях, только ей, хоть и знаешь что она тебя не слушает. На середине рассказа ты замолкаешь, тебя не слушают плюс по телевизору показывают то, чего ты очень долго ждал. Очередной запуск ковчега, ты любишь смотреть их, потому что это всегда праздник, люди на экране всегда улыбаются. А еще ты думаешь, насколько все там по-другому, не так как дома. Казалось, будущее обошло это место стороной.
воскресенье, 15 июня 2014
I would meet you. Would you meet me?
Хей, возьми мою руку, а то потеряешься! Аккуратней, не споткнись! Оп, обойдем эту парочку, мы почти пришли. Тихо, тихо, не спеши так.
Позволь мне, сейчас мы снимем эту повязку...
Посмотри...
Слышишь этот звук города, никогда не спящего? Слышишь? Слышишь свет, слышишь воздух, слышишь толпу?
Посмотри! Посмотри как светло! Как днем! Посмотри на эти вывески над головой, на машины и автобусы, на толпы и толпы людей! Ты когда нибудь видел столько разных людей? Немцы, филлипинцы, смотри вон японцы, а вот эти ставлю двадцатку русские, смотри! Техасцы, вот этих не спутаю эти из Калифорнии, вот та парочка из Филадельфии, ты можешь себе представить как сильно они не похожи друг на друга?
Этот запах... Ночь, раскаленный асфальт, метро и жаренные орехи, этот запах ты никогда не забудешь, это место никогда не покинет тебя. Это - сердце Америки.
Эй, эй, смотри музыканты! Позволь? Мы потанцуем немного. Нет, нет, что ты, ничего такого. Не стоит стесняться. Иди сюда.
Песни никогда не врут, музыка - это единственная правда, знаешь? Она никогда не врала об этом месте. Это место навсегда с тобой, чтобы ты не говорил своим знакомым после. Оно навсегда в твоем сердце. Никогда не ходи здесь компанией туристов, только один или с таким как я. Туристы убивают магию. Этот диалог - только между тобой и этим местом. Послушай...
И не забудь дать мелочь музыканту, он сегодня особенно хорошо сыграл. Да, да, это мой знакомый, мы часто видимся на этом месте. Пока, Нейт!
Позволь мне тебя угостить, буквально в двух шагах от нас находится самое старое кафе, делающее лучшие, лучшие в мире чизкейки! Я ставлю двадцатку, ты никогда не пробовал такого!...
===
Я ехал по первой ветке, слушал музыку, не смотрел ни на кого. Он подошел ко мне, спросил первый ли раз я в городе? Дружелюбный, с легкой улыбкой, одет, будто только что из фильма про Гетсби, в старой, но видимо заботливо хранящейся федоре. Хватило же мне глупости ответить утвердительно... Он спросил, еду ли я на 42-ую, я опять же кивнул утвердительно.
В следующий момент его тонкий черный галстук уже завязан вокруг моих глаз, он держит меня под руку, говорит что-то. Он не позволил мне просто выйти из метро, он сказал, что это будет не то.
Это невероятно...
Мы танцуем посреди площади, в центре всех огней, я в его федоре, он с улыбкой легко одел ее на меня, перед тем как подхватить в танец. Он так смотрит на меня. И я понимаю.
Я понимаю, он танцует не со мной. Он танцует с незнакомцем, которого знает бесконечно давно. Сейчас он влюблен.
Он влюблен в Город Одиноких Сердец, такой же одинокий как и он.
Позволь мне, сейчас мы снимем эту повязку...
Посмотри...
Слышишь этот звук города, никогда не спящего? Слышишь? Слышишь свет, слышишь воздух, слышишь толпу?
Посмотри! Посмотри как светло! Как днем! Посмотри на эти вывески над головой, на машины и автобусы, на толпы и толпы людей! Ты когда нибудь видел столько разных людей? Немцы, филлипинцы, смотри вон японцы, а вот эти ставлю двадцатку русские, смотри! Техасцы, вот этих не спутаю эти из Калифорнии, вот та парочка из Филадельфии, ты можешь себе представить как сильно они не похожи друг на друга?
Этот запах... Ночь, раскаленный асфальт, метро и жаренные орехи, этот запах ты никогда не забудешь, это место никогда не покинет тебя. Это - сердце Америки.
Эй, эй, смотри музыканты! Позволь? Мы потанцуем немного. Нет, нет, что ты, ничего такого. Не стоит стесняться. Иди сюда.
Песни никогда не врут, музыка - это единственная правда, знаешь? Она никогда не врала об этом месте. Это место навсегда с тобой, чтобы ты не говорил своим знакомым после. Оно навсегда в твоем сердце. Никогда не ходи здесь компанией туристов, только один или с таким как я. Туристы убивают магию. Этот диалог - только между тобой и этим местом. Послушай...
И не забудь дать мелочь музыканту, он сегодня особенно хорошо сыграл. Да, да, это мой знакомый, мы часто видимся на этом месте. Пока, Нейт!
Позволь мне тебя угостить, буквально в двух шагах от нас находится самое старое кафе, делающее лучшие, лучшие в мире чизкейки! Я ставлю двадцатку, ты никогда не пробовал такого!...
===
Я ехал по первой ветке, слушал музыку, не смотрел ни на кого. Он подошел ко мне, спросил первый ли раз я в городе? Дружелюбный, с легкой улыбкой, одет, будто только что из фильма про Гетсби, в старой, но видимо заботливо хранящейся федоре. Хватило же мне глупости ответить утвердительно... Он спросил, еду ли я на 42-ую, я опять же кивнул утвердительно.
В следующий момент его тонкий черный галстук уже завязан вокруг моих глаз, он держит меня под руку, говорит что-то. Он не позволил мне просто выйти из метро, он сказал, что это будет не то.
Это невероятно...
Мы танцуем посреди площади, в центре всех огней, я в его федоре, он с улыбкой легко одел ее на меня, перед тем как подхватить в танец. Он так смотрит на меня. И я понимаю.
Я понимаю, он танцует не со мной. Он танцует с незнакомцем, которого знает бесконечно давно. Сейчас он влюблен.
Он влюблен в Город Одиноких Сердец, такой же одинокий как и он.
пятница, 09 мая 2014
I would meet you. Would you meet me?
Я снега не видел в жизни никогда. На картинках. В кино. Последний раз снег выпадал лет 50 назад, а я не такой старый. Я был на Севере, там все растаяло, если и вообще было. И Арктика и Антарктика растаяла. Воды стало больше, что правда то правда. Последнее за что человечество борется - это океаны. Бережем как зеницу ока. Погибнут океаны - погибнем и мы. Это ж и еда, и кислород, и вода. А жить то хочется.
Я снега не видел. А сейчас апрель. Чувствую, на щеке снежинка, вижу - на перчатках белые хлопья. Я читал, в апреле снег не идет. Странно. Они холодные. Не так как январские ливни, тягуче, мокро, вязко. Нет. Острый холод, будто иголкой укололи.
Я снега не видел. А сейчас апрель. Чувствую, на щеке снежинка, вижу - на перчатках белые хлопья. Я читал, в апреле снег не идет. Странно. Они холодные. Не так как январские ливни, тягуче, мокро, вязко. Нет. Острый холод, будто иголкой укололи.
пятница, 25 апреля 2014
I would meet you. Would you meet me?
Посмотри на это небо. Посмотри как оно прекрасно. Столь насыщенный голубой цвет. Столь могучие темно-серые тучи. Такая мощь.
Ты чувствуешь этот ветер? Чувствуешь силу природы, до нельзя насытившийся нашими действиями? Чувствуешь?
Ты чувствуешь апрельскую снежинку на своей щеке?
Я знаю, ты так же заворожен как и я.
Мы смотрим на одно и тоже явление с двух разных сторон.
Я вижу то, что происходит здесь и сейчас, со мной.
Ты наблюдаешь то, что придумываю для тебя я. Мир. Погоду. Условия. Тебя.
Кто ты? Сними маску.
Ты можешь быть кем угодно. Пожалуй, лучше останься неизвестным. Атлас.
Да-да, не возмущайся, именно так это и происходит. Ты рождаешься неизвестным, и тут, совершенно неожиданно, тебе дают имя, историю, мир. Дело за малым, мир и история. А хочешь ли ты этого? Ты уже прочитал мой послужной список. Наверх пробиваются не все. Многие остаются просто. Кто-то, как Улисс, выполняют чисто техническую роль.
Что есть у тебя? Маска, защищающая тебя, и небо. И ветер. И имя, Атлас. Ни лица, ни истории. Ты думаешь, ты можешь остаться надолго? Тебе десять минут отроду, что можешь ты мне предложить? Вот наглец.
Я чувствую, как ты улыбаешься. Я вижу, как легко приподнимается твоя голова, как в твоих очках отражается голубое небо, разорванное на части тучами.
Ты чувствуешь этот ветер? Чувствуешь силу природы, до нельзя насытившийся нашими действиями? Чувствуешь?
Ты чувствуешь апрельскую снежинку на своей щеке?
Я знаю, ты так же заворожен как и я.
Мы смотрим на одно и тоже явление с двух разных сторон.
Я вижу то, что происходит здесь и сейчас, со мной.
Ты наблюдаешь то, что придумываю для тебя я. Мир. Погоду. Условия. Тебя.
Кто ты? Сними маску.
Ты можешь быть кем угодно. Пожалуй, лучше останься неизвестным. Атлас.
Да-да, не возмущайся, именно так это и происходит. Ты рождаешься неизвестным, и тут, совершенно неожиданно, тебе дают имя, историю, мир. Дело за малым, мир и история. А хочешь ли ты этого? Ты уже прочитал мой послужной список. Наверх пробиваются не все. Многие остаются просто. Кто-то, как Улисс, выполняют чисто техническую роль.
Что есть у тебя? Маска, защищающая тебя, и небо. И ветер. И имя, Атлас. Ни лица, ни истории. Ты думаешь, ты можешь остаться надолго? Тебе десять минут отроду, что можешь ты мне предложить? Вот наглец.
Я чувствую, как ты улыбаешься. Я вижу, как легко приподнимается твоя голова, как в твоих очках отражается голубое небо, разорванное на части тучами.
понедельник, 21 апреля 2014
I would meet you. Would you meet me?
Я хочу чтобы ты слышал.
Я хочу чтобы ты слышал как течет вода. Как шумит город. Как смеются старики и плачут дети. Как идет жизнь. Как день сменяет ночь. Как бьется твое сердце. Я хочу чтобы ты слышал, Виктор. Убери руки от ушей.
Я хочу чтобы ты видел пламя заката и нежность рассвета. Я хочу чтобы ты видел поля, проносящийся в окне поезда. Чтобы видел жар бескрайних пустынь. Чтобы видел ледяные замки Севера. Открой же глаза, Виктор.
Виктор ты так молод. Помнишь ли ты, Виктор, как почти ровно год назад ты пришел ко мне? Как же ты отличался тогда! Тогда ты действительно выглядел пожилым, совершенно не так как сейчас. Я не помню на каком моменте начала проходить метаморфоза. Наверное когда разрываясь между двумя именами, Хайрем и Виктор, я выбрала второе. Имя создает человека. Задает его. Как минимум в нашем доме. Наверное поэтому это первое, что я делаю. Самое важное. Я могу не знать историю человека, но по имени я могу Почувствовать ее. Ты так изменился, Виктор. Ты ожил, ты заговорил. Зол ли ты на меня за все, что с тобой происходит? Нет? Что ж, это хорошо. Скажи мне, если что-то в тебе, что тебя не устраивает? Нет? Хорошо.
Виктор, расскажи мне одну из твоих сказок. Расскажи мне про бескрайние пустыни, про высокие горы, про бурные реки, про города-бастионы. Про людей, которые живут в этих городах. Расскажи мне про народ, упивающийся битвой, про народ, хранящий мир. Расскажи мне про страну, веками давящуюся кровью, но чудом остающуюся целой. Расскажи мне про честь и преданность, коварство и обман. Виктор ты знаешь так много, знаешь ли ты, что ты сам герой одной большой сказки? Сколько раз ты натыкался на самого себя в истории, не понимая этого? Хотел бы ты узнать свои прошлые жизни? Хочешь ли ты знать свое будущее?
Хочу.
Я хочу чтобы ты слышал как течет вода. Как шумит город. Как смеются старики и плачут дети. Как идет жизнь. Как день сменяет ночь. Как бьется твое сердце. Я хочу чтобы ты слышал, Виктор. Убери руки от ушей.
Я хочу чтобы ты видел пламя заката и нежность рассвета. Я хочу чтобы ты видел поля, проносящийся в окне поезда. Чтобы видел жар бескрайних пустынь. Чтобы видел ледяные замки Севера. Открой же глаза, Виктор.
Виктор ты так молод. Помнишь ли ты, Виктор, как почти ровно год назад ты пришел ко мне? Как же ты отличался тогда! Тогда ты действительно выглядел пожилым, совершенно не так как сейчас. Я не помню на каком моменте начала проходить метаморфоза. Наверное когда разрываясь между двумя именами, Хайрем и Виктор, я выбрала второе. Имя создает человека. Задает его. Как минимум в нашем доме. Наверное поэтому это первое, что я делаю. Самое важное. Я могу не знать историю человека, но по имени я могу Почувствовать ее. Ты так изменился, Виктор. Ты ожил, ты заговорил. Зол ли ты на меня за все, что с тобой происходит? Нет? Что ж, это хорошо. Скажи мне, если что-то в тебе, что тебя не устраивает? Нет? Хорошо.
Виктор, расскажи мне одну из твоих сказок. Расскажи мне про бескрайние пустыни, про высокие горы, про бурные реки, про города-бастионы. Про людей, которые живут в этих городах. Расскажи мне про народ, упивающийся битвой, про народ, хранящий мир. Расскажи мне про страну, веками давящуюся кровью, но чудом остающуюся целой. Расскажи мне про честь и преданность, коварство и обман. Виктор ты знаешь так много, знаешь ли ты, что ты сам герой одной большой сказки? Сколько раз ты натыкался на самого себя в истории, не понимая этого? Хотел бы ты узнать свои прошлые жизни? Хочешь ли ты знать свое будущее?
Хочу.
среда, 16 апреля 2014
I would meet you. Would you meet me?
Улисс стоит у большой белой двери, прислонив ухо. Он прижимает указательный палец к губам, призывая собравшихся к тишине.
-Тебе не следовало их туда пускать.
-Они переубивают друг друга.
-Я что не ясно выразился, молчать всем! - гневно шепчет Улисс, махает на всех рукой, вслушивается сильнее.
хуйня написанная под настроение
-Тебе не следовало их туда пускать.
-Они переубивают друг друга.
-Я что не ясно выразился, молчать всем! - гневно шепчет Улисс, махает на всех рукой, вслушивается сильнее.
хуйня написанная под настроение
среда, 09 апреля 2014
I would meet you. Would you meet me?
Звуки которые я слышу по ночам.
Я не могу уснуть. Я не думаю не о чем. Переворачиваюсь с бока на бок, смотрю на стенку. Слушаю. Мои колонки, не подключенные ни к чему, ловят радиоволну, ночью их так отчетливо слышно. Тук тук тук. Не песня. Тук тук тук. Цикада. Тук. Пусто.
Мне становится скучно. Я нахожу этот старый, бесцветный голос, Улисс, старый друг. Он все это читает, озвучивает, с улыбкой в уголках рта. Серый комментатор моей жизни, в зеленом потертом твидовом пиджаке. На самом деле, я только что придала антропоморфность этому голосу. Последнее время он появляется очень часто. Как будто письма из налоговой читает. Улыбается. Старый дурак.
Он любит мальчиков, относится к ним как к сыновьям. Они сидят вокруг, слушают его чтение. И лампа не горит, и врут календари.... Серый свет. Теплая обстановка. Никто не у власти, никто не руководит парадом. Все слушают Улисса. Мы больше не ходим в белую комнату - белая комната для решения проблем. Улисс нас не пускает, говорит вы еще, дети, везде успеете, а сейчас посидите со мной. И читает.
Виктор сидит в отдалении от всех, ему досталось за последнее время. Он дремает. На семейных встречах он редко в бодрствующем состоянии. Работает за всех. Хороший мальчик, говорит Улисс, только не бережет себя, тормозов у него нету. Улисс говорит, что у Виктора его глаза. Это забавно слышать от человека, который стал человеком пять минут назад. Пять вечностей.
Джером слушает чтение Улисса внимательнее всех. Он единственный следит за сюжетом. Эти дурацкие очки, где ты их взял? В одной из своих жизней? Хорошо. Следит, постоянно, зеленые глаза горят как некачественный абсент. Абсентовые глаза. Так еще Злобский говорил, а ты его не помнишь. Следишь и ничего не делаешь, все что ты можешь, да? Уходить, возвращаться и слушать? ... Улисс говорит мне не ругаться на Скотта, говорит что он в меня пошел. Я замолкаю. Улисс легко смеется и перелистывает страницу. Старый дурак.
Тресс все еще считает, что его не должно тут быть. Нервничает, ерзает. Измеряет шагами комнату. Рад бы выйти. Не могу. Улисс смеется, подзывает Тресс'а к себе, сажает рядом, маленький и гордый, по сравнению с младшеньким-то. Трепет волосы тресса, обнимает за плечи, говорит мне, вот посмотри мы как две капли воды! Тресс краснеет, уходит. Ты себя видел-то, дурак старый? Низкий, толстоватый, вся былая удаль ушла давно, волосы седые а лицо исписано морщинами. И улыбка играет на губах, и улыбка блестит в глазах. Глаза Виктора. Улыбка Скотта. Черты Тресса. Ты смеешься моим замечаниям, говоришь, что они больше мои дети, чем твои. Я отмахиваюсь, встаю со своего места. Улисс смотрит на меня, закрывает книгу. Я целую в лоб заснувшего в кресле Скотта, выключаю стоящий рядом светильник. Улисс накрывает Виктора пледом, он на секунду замер над ним, задумался. Восточные гимны. Тресс говорит, что посидит еще немного, у него в руке чашка черного кофе. Он сторожит старших. Мы с Улиссом замираем в дверном проеме, оглядываем комнату. Щелчок выключателя, звук аккуратно закрываемой двери.
Тук. Тук. Тук. Цикада. Тук. Тук.
Я не могу уснуть. Я не думаю не о чем. Переворачиваюсь с бока на бок, смотрю на стенку. Слушаю. Мои колонки, не подключенные ни к чему, ловят радиоволну, ночью их так отчетливо слышно. Тук тук тук. Не песня. Тук тук тук. Цикада. Тук. Пусто.
Мне становится скучно. Я нахожу этот старый, бесцветный голос, Улисс, старый друг. Он все это читает, озвучивает, с улыбкой в уголках рта. Серый комментатор моей жизни, в зеленом потертом твидовом пиджаке. На самом деле, я только что придала антропоморфность этому голосу. Последнее время он появляется очень часто. Как будто письма из налоговой читает. Улыбается. Старый дурак.
Он любит мальчиков, относится к ним как к сыновьям. Они сидят вокруг, слушают его чтение. И лампа не горит, и врут календари.... Серый свет. Теплая обстановка. Никто не у власти, никто не руководит парадом. Все слушают Улисса. Мы больше не ходим в белую комнату - белая комната для решения проблем. Улисс нас не пускает, говорит вы еще, дети, везде успеете, а сейчас посидите со мной. И читает.
Виктор сидит в отдалении от всех, ему досталось за последнее время. Он дремает. На семейных встречах он редко в бодрствующем состоянии. Работает за всех. Хороший мальчик, говорит Улисс, только не бережет себя, тормозов у него нету. Улисс говорит, что у Виктора его глаза. Это забавно слышать от человека, который стал человеком пять минут назад. Пять вечностей.
Джером слушает чтение Улисса внимательнее всех. Он единственный следит за сюжетом. Эти дурацкие очки, где ты их взял? В одной из своих жизней? Хорошо. Следит, постоянно, зеленые глаза горят как некачественный абсент. Абсентовые глаза. Так еще Злобский говорил, а ты его не помнишь. Следишь и ничего не делаешь, все что ты можешь, да? Уходить, возвращаться и слушать? ... Улисс говорит мне не ругаться на Скотта, говорит что он в меня пошел. Я замолкаю. Улисс легко смеется и перелистывает страницу. Старый дурак.
Тресс все еще считает, что его не должно тут быть. Нервничает, ерзает. Измеряет шагами комнату. Рад бы выйти. Не могу. Улисс смеется, подзывает Тресс'а к себе, сажает рядом, маленький и гордый, по сравнению с младшеньким-то. Трепет волосы тресса, обнимает за плечи, говорит мне, вот посмотри мы как две капли воды! Тресс краснеет, уходит. Ты себя видел-то, дурак старый? Низкий, толстоватый, вся былая удаль ушла давно, волосы седые а лицо исписано морщинами. И улыбка играет на губах, и улыбка блестит в глазах. Глаза Виктора. Улыбка Скотта. Черты Тресса. Ты смеешься моим замечаниям, говоришь, что они больше мои дети, чем твои. Я отмахиваюсь, встаю со своего места. Улисс смотрит на меня, закрывает книгу. Я целую в лоб заснувшего в кресле Скотта, выключаю стоящий рядом светильник. Улисс накрывает Виктора пледом, он на секунду замер над ним, задумался. Восточные гимны. Тресс говорит, что посидит еще немного, у него в руке чашка черного кофе. Он сторожит старших. Мы с Улиссом замираем в дверном проеме, оглядываем комнату. Щелчок выключателя, звук аккуратно закрываемой двери.
Тук. Тук. Тук. Цикада. Тук. Тук.
пятница, 14 марта 2014
I would meet you. Would you meet me?
Белая комната, белые стулья напротив друг друга. Люди в черном сидят на них, смотрят один на другого. Их трое, есть и свободные места, они не будут против, если кто-то сядет вместе с ними, присоединиться к этой беседе.
-И так, как жизнь, ребят?
Двое, они не сразу и не всегда начинают говорить. Смотрят на друг друга, отводят взгляд.
Сегодня они молчат. Они никогда не говорят друг с другом. Эта тишина убивает. Убивает третьего.
Нельзя сказать, что между ними есть братские узы. Или огонь ненависти. Или ничего, абсолют безразличия.
Есть холод, пробирающий до костей.
Есть стена льда, если дотронуться до которой, она пойдет волнами, зазвенит в немом крике.
Натянутая струна льда.
Это не любовь и не ненависть. Не битва за первенство и не желание изжить другого. Нет яростных взглядов, нет гневных речей.
Тишина и лед.
-И так, как жизнь, ребят?
Двое, они не сразу и не всегда начинают говорить. Смотрят на друг друга, отводят взгляд.
Сегодня они молчат. Они никогда не говорят друг с другом. Эта тишина убивает. Убивает третьего.
Нельзя сказать, что между ними есть братские узы. Или огонь ненависти. Или ничего, абсолют безразличия.
Есть холод, пробирающий до костей.
Есть стена льда, если дотронуться до которой, она пойдет волнами, зазвенит в немом крике.
Натянутая струна льда.
Это не любовь и не ненависть. Не битва за первенство и не желание изжить другого. Нет яростных взглядов, нет гневных речей.
Тишина и лед.
четверг, 13 марта 2014
I would meet you. Would you meet me?
Я спускаюсь по лестнице, ниже и ниже.
Темно.
Я открываю дверь, за дверью площадь из моих снов. Четырежды я была в этом городе в своих снах, дважды на этой площади, один раз у подножия Лестницы. Но в первый раз это было совершенно другое место. Он ждал меня там.
Он ждет меня здесь, стоит недалеко в тени дома, заметив меня он машет рукой.
Площадь всегда залита нежным оранжево-фиолетово-розовым цветом заката, это цвет этого города. Это его цвета. Несколько мгновений между светом дня и сумерками, предшествующими темной степной ночи.
Большая круглая площадь со всех сторон окружена домами, в центре большой фонтан, к площади идут три дороги. И лишь одна сторона этой площади не окружена домами, на месте домов большая обзорная площадка, со скомейками и лавочками и лестницей, спускающийся на сотни ступеней вниз. Вокруг лестницы, на искусственно созданных островках ровной земли разбит парк, чуть дальше за ним по обе стороны дома, которые рискнули построить на горе со столь резким уклоном. Дорога львов. Дорога победителей. Название уходит корнями куда то в бесконечную череду воин и междоусобиц, и никого уже не волнует его истинное значение. Подножие лестницы венчает триумфальная арка. Так же, если вы слишком слабы для такого крутого подъема или просто не в состоянии здоровья с ним справится, с начала 20 века здесь работает канатная дорога, полностью функционирующая на артефактах, гений инженерной мысли того века.
На площади мало людей, он вышел из тени дома, остановился у фонтана. Он ждет когда я подойду, и мы сможем присесть на одну из скамей на обзорной площадке и начать разговор.
На каменном резном ограждении стоит маленькое переносное радио, тихо играет музыка, такая, очень очень легкая, не уловимая, мелодия в голове низачто не во произведется дважды одинаково, а впечатление остается будто ты где-то на Монмартре. Он же тоже высоко?...
Темно.
Я открываю дверь, за дверью площадь из моих снов. Четырежды я была в этом городе в своих снах, дважды на этой площади, один раз у подножия Лестницы. Но в первый раз это было совершенно другое место. Он ждал меня там.
Он ждет меня здесь, стоит недалеко в тени дома, заметив меня он машет рукой.
Площадь всегда залита нежным оранжево-фиолетово-розовым цветом заката, это цвет этого города. Это его цвета. Несколько мгновений между светом дня и сумерками, предшествующими темной степной ночи.
Большая круглая площадь со всех сторон окружена домами, в центре большой фонтан, к площади идут три дороги. И лишь одна сторона этой площади не окружена домами, на месте домов большая обзорная площадка, со скомейками и лавочками и лестницей, спускающийся на сотни ступеней вниз. Вокруг лестницы, на искусственно созданных островках ровной земли разбит парк, чуть дальше за ним по обе стороны дома, которые рискнули построить на горе со столь резким уклоном. Дорога львов. Дорога победителей. Название уходит корнями куда то в бесконечную череду воин и междоусобиц, и никого уже не волнует его истинное значение. Подножие лестницы венчает триумфальная арка. Так же, если вы слишком слабы для такого крутого подъема или просто не в состоянии здоровья с ним справится, с начала 20 века здесь работает канатная дорога, полностью функционирующая на артефактах, гений инженерной мысли того века.
На площади мало людей, он вышел из тени дома, остановился у фонтана. Он ждет когда я подойду, и мы сможем присесть на одну из скамей на обзорной площадке и начать разговор.
На каменном резном ограждении стоит маленькое переносное радио, тихо играет музыка, такая, очень очень легкая, не уловимая, мелодия в голове низачто не во произведется дважды одинаково, а впечатление остается будто ты где-то на Монмартре. Он же тоже высоко?...
суббота, 01 февраля 2014
I would meet you. Would you meet me?
Скотт.
Для начала хода работы использовать способ свободной записи:
Скотт. Синяя куртка спокойствие поле Англия зеленые холмы приморский город зеленые прикрытые глаза большие ладони велосипед дорога глупые яркие футболки далеко далеко старые затертые джинсы рубашки много рубашек куртка парка свитера зима тишина монотонный труд изо дня в день не настолько красив не красив вокруг не вьются широко улыбается редко чаще это спокойная легкая улыбка уголками рта любовь ко всему живому искренее восхищение всем живым ему хорошо и в городе и в деревне ему хорошо жить невероятная эгоистичная любовь к жизни самопожертвование церковь религия знание спокойный живой голос лицо эмоции яркие искриние честен и открыт миру
Джером Скотт.
Все начинается с родителей. Забавно вспоминать, но его мать считалась француженкой. Мария. Отца его звали Мартин. Раньше считала, что Мартин работал что-то типа представителя музея, и в поездках Марию и встретил. Я помню, выскоий статный мужчина, темные волосы, темные пронзительные глаза, невероятно умный человек был. Мария маленькая, аккуратная, русые волосы, зеленые глаза, спокойная женщина. Религиозная, но в этом самом редком, хорошем смысле. Вообще, семья довольно верующая. О чем можно догадаться, все таки в наше время Джером довольно редкое имя. Наверное.
Что же сам мальчик? Джерри (именно так его называли и называют в семье) рос невероятно любознательным ребенком. Тому способствовали родители, замечательные рассказчики, кормили его разум отрывками из библии и рассказами о самых разных странах и исторических событиях. Читать начал рано соотвественно. А потом накопил и приборел свой первый комикс и был потерян для общества. Фантазия его не знает границ, а потому в школе все относились к нему как к вроде хорошему парню с приветом. У него никогда не было ярого стремления общаться со свертсниками, вполне комфортно себя чувствовал и со своим воображением. Спокойно как входил в игру, так и выходил. Круг его друзей очень узок, так как человек проходит по совершенно разным индивидуальным критериям (аля нравится не нравится остальное не важно), а потому Джерри крепко держиться за те отношения которые у него есть, болезненно переживая их разрыв. С детсва любил самые разные монотонные занятия. В работе ему главное занятые руки, ритмика всего действия, в таких условиях он легко вливается в темп, полностью посвящая себя работе.
В средней и старшей школе вокруг него становилось меньше народа, хотя за добродушность к нему относились более или менее. Тоесть, конечно же сначала пытались гнобить за гиканутость и странность в принципе, но любовь к дракам в Скотте проснулась быстро. Драка это все те же монотонные движения, в этом непредсказуемом и активном действии он умудрялся найти какое-то спокойствие, потому наверное от боя и не бежал. Не могу назвать Скотта асоциальным, просто он не ореинтирован на общение с массой в принципе. Это не значит что он это не делает. У него нет психологических барьеров на общение с людьми, в классе на перемене не сидит уставившись в телефон или книгу. Ну, не все время. Просто, как говорилось выше, легко может потерять интерес в каком-то конкретном разговоре. Но, со всеми, кого он считает дурзьями он другой, более открытый более заинтересованный. Психологический и физический комфорт близкого человека для него невероятно важен. Не могу назвать Скотта красивым, не считая глаз, у него довольно обычная внешность. Спокойное лицо, но у него довольно большой спектр эмоций, как выражений лица так и тонов голоса. Вообще в выражении эмоции он не стеснен, всегда открыто реагирует, а потому его можно читать как открытую книгу.
Взрослый Скотт. В каком-то смысле это оседлый человек, он комфортно чувствует себя в рамках своей страны, не живет мечтами увидеть мир (это не значит что он их не имеет). Скорее всего, он действительно работает поваром, эта та мысль к которой я возвращаюсь снова и снова, это идиальная для него работа. Общая монотонность и ритмика труда сочитается с фантазией, два качества в труде которые для него необходимы. Не могу сказать, что мальчик вырос набоженным, интерес к истории а значитв какой-то степени обществознанию показал ему реальные причины зарождения любой из религии, но само понятие веры в нем есть и оно сильно. На досуге он занимается изучением религий. Любовь к комиксам, играм, фильмам и прочему фэнодому не прошла, это все так же его хобби. Помимо этого любит читать. Он все так же любит людей, любых, всех. Чувство это большое и искренее, а потому многие его назовут неправильным и странным, но так или иначе оно есть. Но, как и любому человеку, ему не свойственна критичность в чертах и мышлениях. Я имею ввиду это в том смысле, что, возвращаясь к привязанности к людям, он может через это переступить, если делать это будет целенаправленно. Те же отношения. Чтобы завязать именно отношения, нужно некоторое время все таки общаться с человеком в его представлении, нужно стать друзьями. Но при этом, если он целеноправленно идет в тот же клуб, в поисках партнера на одну ночь, он не позвонит на следующий день и совестью мучаться не будет. В его голове это работает по принципу: "в таких местах люди все равно ищут только этого, никак не отношений или чего-то еще, почему я должен делать иначе?" Такой грубый, но все таки точный пример.
При всем этом, у него есть некоторая потребность в заботе, потому думаю у него есть домашнее животное, сокрее всего собака.
Знает много блюд иностранной кухни, все что любит - готовит, а любит он очень много самой разной еды.
Вполне возможно создается впечатление Lawful Good, но ничерта подобного. Во всех вселенных, Скотту характерна разного уровня противозаконная деятельность. Думаю она заражтается в его интересе ко всему, излишней впечатлительности. Конечно, вырос он на зачитывании библии, но в какой-то момент становится достаточно умным чтобы утрировать и иносказать для себя божьи законы. Страха и терпетного превознисения к закону у него нет, наоборот он склонен к его преступлению ибо видит в этом интерес. Доходит ли до мук совести? Лично у меня бы создалось некоторое впечатление святоши до этого но это не так, он абсолютно равнодушен что станет с жертвами его преступлений, так долго как этими жертвами не являются его друзья и родственники. Законы семьи и братства выше законов общества, легко сворует для кого-то. Нет критичного религиозного мышления о священности жизни, жизнь приходит и уходит по его мнению, при восхищении жизнью он не привозносит ее, не строит ей мысленный пьедистал. Неразрешимым вопросом для него будет самоубийство для спасения родного человека. Незнаю, способен ли он будет найти ответ на этот вопрос. Готов на многое для близкого, многое делать для него, но если встанет такой вопрос это будет большая проблема для Скотта. Так что это больше Chaotic Neutral.
quetions?
Для начала хода работы использовать способ свободной записи:
Скотт. Синяя куртка спокойствие поле Англия зеленые холмы приморский город зеленые прикрытые глаза большие ладони велосипед дорога глупые яркие футболки далеко далеко старые затертые джинсы рубашки много рубашек куртка парка свитера зима тишина монотонный труд изо дня в день не настолько красив не красив вокруг не вьются широко улыбается редко чаще это спокойная легкая улыбка уголками рта любовь ко всему живому искренее восхищение всем живым ему хорошо и в городе и в деревне ему хорошо жить невероятная эгоистичная любовь к жизни самопожертвование церковь религия знание спокойный живой голос лицо эмоции яркие искриние честен и открыт миру
Джером Скотт.
Все начинается с родителей. Забавно вспоминать, но его мать считалась француженкой. Мария. Отца его звали Мартин. Раньше считала, что Мартин работал что-то типа представителя музея, и в поездках Марию и встретил. Я помню, выскоий статный мужчина, темные волосы, темные пронзительные глаза, невероятно умный человек был. Мария маленькая, аккуратная, русые волосы, зеленые глаза, спокойная женщина. Религиозная, но в этом самом редком, хорошем смысле. Вообще, семья довольно верующая. О чем можно догадаться, все таки в наше время Джером довольно редкое имя. Наверное.
Что же сам мальчик? Джерри (именно так его называли и называют в семье) рос невероятно любознательным ребенком. Тому способствовали родители, замечательные рассказчики, кормили его разум отрывками из библии и рассказами о самых разных странах и исторических событиях. Читать начал рано соотвественно. А потом накопил и приборел свой первый комикс и был потерян для общества. Фантазия его не знает границ, а потому в школе все относились к нему как к вроде хорошему парню с приветом. У него никогда не было ярого стремления общаться со свертсниками, вполне комфортно себя чувствовал и со своим воображением. Спокойно как входил в игру, так и выходил. Круг его друзей очень узок, так как человек проходит по совершенно разным индивидуальным критериям (аля нравится не нравится остальное не важно), а потому Джерри крепко держиться за те отношения которые у него есть, болезненно переживая их разрыв. С детсва любил самые разные монотонные занятия. В работе ему главное занятые руки, ритмика всего действия, в таких условиях он легко вливается в темп, полностью посвящая себя работе.
В средней и старшей школе вокруг него становилось меньше народа, хотя за добродушность к нему относились более или менее. Тоесть, конечно же сначала пытались гнобить за гиканутость и странность в принципе, но любовь к дракам в Скотте проснулась быстро. Драка это все те же монотонные движения, в этом непредсказуемом и активном действии он умудрялся найти какое-то спокойствие, потому наверное от боя и не бежал. Не могу назвать Скотта асоциальным, просто он не ореинтирован на общение с массой в принципе. Это не значит что он это не делает. У него нет психологических барьеров на общение с людьми, в классе на перемене не сидит уставившись в телефон или книгу. Ну, не все время. Просто, как говорилось выше, легко может потерять интерес в каком-то конкретном разговоре. Но, со всеми, кого он считает дурзьями он другой, более открытый более заинтересованный. Психологический и физический комфорт близкого человека для него невероятно важен. Не могу назвать Скотта красивым, не считая глаз, у него довольно обычная внешность. Спокойное лицо, но у него довольно большой спектр эмоций, как выражений лица так и тонов голоса. Вообще в выражении эмоции он не стеснен, всегда открыто реагирует, а потому его можно читать как открытую книгу.
Взрослый Скотт. В каком-то смысле это оседлый человек, он комфортно чувствует себя в рамках своей страны, не живет мечтами увидеть мир (это не значит что он их не имеет). Скорее всего, он действительно работает поваром, эта та мысль к которой я возвращаюсь снова и снова, это идиальная для него работа. Общая монотонность и ритмика труда сочитается с фантазией, два качества в труде которые для него необходимы. Не могу сказать, что мальчик вырос набоженным, интерес к истории а значитв какой-то степени обществознанию показал ему реальные причины зарождения любой из религии, но само понятие веры в нем есть и оно сильно. На досуге он занимается изучением религий. Любовь к комиксам, играм, фильмам и прочему фэнодому не прошла, это все так же его хобби. Помимо этого любит читать. Он все так же любит людей, любых, всех. Чувство это большое и искренее, а потому многие его назовут неправильным и странным, но так или иначе оно есть. Но, как и любому человеку, ему не свойственна критичность в чертах и мышлениях. Я имею ввиду это в том смысле, что, возвращаясь к привязанности к людям, он может через это переступить, если делать это будет целенаправленно. Те же отношения. Чтобы завязать именно отношения, нужно некоторое время все таки общаться с человеком в его представлении, нужно стать друзьями. Но при этом, если он целеноправленно идет в тот же клуб, в поисках партнера на одну ночь, он не позвонит на следующий день и совестью мучаться не будет. В его голове это работает по принципу: "в таких местах люди все равно ищут только этого, никак не отношений или чего-то еще, почему я должен делать иначе?" Такой грубый, но все таки точный пример.
При всем этом, у него есть некоторая потребность в заботе, потому думаю у него есть домашнее животное, сокрее всего собака.
Знает много блюд иностранной кухни, все что любит - готовит, а любит он очень много самой разной еды.
Вполне возможно создается впечатление Lawful Good, но ничерта подобного. Во всех вселенных, Скотту характерна разного уровня противозаконная деятельность. Думаю она заражтается в его интересе ко всему, излишней впечатлительности. Конечно, вырос он на зачитывании библии, но в какой-то момент становится достаточно умным чтобы утрировать и иносказать для себя божьи законы. Страха и терпетного превознисения к закону у него нет, наоборот он склонен к его преступлению ибо видит в этом интерес. Доходит ли до мук совести? Лично у меня бы создалось некоторое впечатление святоши до этого но это не так, он абсолютно равнодушен что станет с жертвами его преступлений, так долго как этими жертвами не являются его друзья и родственники. Законы семьи и братства выше законов общества, легко сворует для кого-то. Нет критичного религиозного мышления о священности жизни, жизнь приходит и уходит по его мнению, при восхищении жизнью он не привозносит ее, не строит ей мысленный пьедистал. Неразрешимым вопросом для него будет самоубийство для спасения родного человека. Незнаю, способен ли он будет найти ответ на этот вопрос. Готов на многое для близкого, многое делать для него, но если встанет такой вопрос это будет большая проблема для Скотта. Так что это больше Chaotic Neutral.
quetions?